Lingvids

И вот посмотрелась Русь при государе Алексее Михайловиче Тишайшем в Европу, как в зеркало, и крепко ей стало не по себе: вроде бы и мы белые люди, принадлежащие к тому же санскритическому корню, а живем, словно амазонские дикари. Отсюда разоблачения перебежчика Котошихина, кончившего, по слухам, экспонатом в стокгольмском медицинском музее, отсюда Петровская, истинно великая революция, избыточное обогащение языка за счёт благоприобретений у романо-германской группы, досадные «Письма русского путешественника» Карамзина, русофобское сочинение Радищева, выполненное в правилах античной трагедии, стихотворение Ивана Дмитриева:

Друзья! сестрицы! я в Париже!

Я начал жить, а не дышать! —

и тонкие эссе Дениса Фонвизина, который вознамерился было решить едва народившуюся «русскую тему» одной строкой: «Кто сам в себе ресурсов не имеет, тот и в Париже проживет, как в Угличе» — но только насыпал на рану перцу.

Занятно, что «русскую тему» обошли стороной Л. Толстой и Достоевский. А впрочем, это были гении самого что ни на есть космополитического закала, и писали они, в сущности, не о России, а о Толстовии и Земле Достоевского, населенных такими интегральными персонажами, как испанский гранд Болконский, немец Раскольников и Карамазовы-чингизиды.

Зато «русская тема» многократно вдохновляла Пушкина-эпистоляра, Лермонтова, Белинского, Николая Успенского, Салтыкова-Щедрина, Лескова, Чехова, Бунина. Затем она напрочь исчезла из литературного обихода с воцарением большевизма, который упразднил традиционное деление человечества по этническому признаку и провозгласил избранной нацией разнорабочих и босяков.

Как только стало понятно, что марксистко-ленинский опыт над планетой Земля потерпел фиаско, так сразу «русская тема» и возродилась. С одной стороны за неё взялись те литературные силы, которые были обеспокоены безответным европейским чувством русского человека, а с другой стороны — те литературные силы, которые искали своеобычность в гнусно-азиатских условиях его жизни.

И тех и этих понять легко — ведь как и при государе Алексее Михайловиче Тишайшем, страна живет в бедности, утешаясь лишь тем, что в Мавритании еще хуже. Управляют ею забубённые любители из подпасков, народ поворовывает и пьёт горькую, а заморские диковинки по-прежнему будоражат наше воображение наравне с апокалиптическими предсказаниями и проделками колдунов.

Вместе с тем похоже на то, что бедность, анархия, пьянство и воровство — отнюдь не врождённое наше состояние, а некий промежуточный итог исторического пути, ибо мы отличаемся не только этими четырьмя константами, но и подозрительно высокой культурой среднего класса общества, намного превышающей европейский стандарт. Мы облагодетельствовали человечество бесподобным художественным наследием и массой полезных изобретений, выпестовали богатейший язык и оригинальный способ духовного бытия.

Сама выживаемость наша поражает и наводит на размышления: худо-бедно, а Россия существует полтора тысячелетия, несмотря на бесконечные войны, бездарных своих правителей, неурожаи, ту кручину, что водка на Руси удручающе дешева, наконец, несмотря на 70-летнее иго большевиков, которые прогуляли страну, как пьяница прогуливает получку. Руки, конечно, опускаются из-за глупых неувязок и засилия дураков, но зато в последнюю войну наказали немцев, хотя Коба и К0, кажется, сделали всё возможное, чтобы Германия покорила Россию в ударный срок.

Бедствуем, разумеется, сидя на бриллиантах, но зато «гренландской темы» не существует, потому что гренландцы живут в полной гармонии со своим островом, а «русская» существует, ибо шестое чувство нам подсказывает, что мы заслуживаем лучшей доли. Ибо мы духом и мыслью парим высоко над нашей несчастной и грешной землей, где тихо умирают города и «от колоса до колоса не слыхать бабьего голоса», землей, замусоренной гниющими отходами, отравленной социалистическим способом производства.

Нам на семьдесят лет Бога отменили — и ничего, не перегрызли друг другу глотки, вопреки чаянью Достоевского, а сравнительно весело даже жили, бывало, «барыню» плясали на первомайских демонстрациях, потешая стояльцев мавзолейных, которые неосмотрительно попирали подошвами прах Отца.

Теперь вот вареная колбаса втерлась в категорию деликатесов, посмирневшая милиция занимается, главным образом, статистикой преступлений, и уркаганы чувствуют себя хозяевами положения, водка дорожает, жизнь дешевеет, немцы беспрепятственно летают над страной, одним словом, все мыслимые несчастья, кажется, превзошли — и, то же самое, ничего…

Окажись на нашем месте какой-нибудь кисейный, невыдержанный народ, от него бы давно и памяти не осталось, а мы, русские, живы, слава Богу, мы, русские — ничего.

Другое дело — постоянно в душе саднит, точно туда вогнали сапожный гвоздик, и оно понятно, поскольку «Русь! бедно, разбросано и неприютно в тебе; не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства… Открыто-пустынно и ровно всё в тебе; как точки, как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города; ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе?»