Lingvids

Мы обсуждали со Львом Васильевичем главу из его ккиги «Записки старого петербуржца», где говорилось о своеобразной культуре финского населения Петрограда. В городе было около 5 тысяч извозчиков-финнов – «веек», и на масленицу улицы наполнялись ни на что не похожими лохматыми чухонскими лошадками, расписными повозками и звуками северных песен. Селились они вместе, в основном поближе к родным деревням, севернее Финляндского вокзала, на Выборгской стороне, с седоками объяснялись на причудливой смеси русского и финского языков – «ингерманландско-русском» наречии.

Я как раз писал книгу о полиглотах и говорил, что с «веек» нужно будет начать главу о народном, стихийном многоязычии нашего города. «Ну что же, батенька, это совсем неплохая идея, – воодушевился пожилой краевед, – но почему только русско-финские контакты? Вот посмотрите». Мы остановились и стали вглядываться в огромное синее пространство, где в сумерках Нева сливалась с небом, и можно было лишь угадывать вдали Охтинский район. «Вот, например, Охта. Очень скоро лед Невы окрепнет, так что за какой-то час по нему можно будет добраться оттуда прямиком до центра города. В старину так и делали его своеобразные жительницы. Помните об их культуре?»

Пришлось признаться, что не помню. А зря – это очень интересная страничка истории. По городским преданиям, находящим, впрочем, подтверждение в краеведческой литературе, на Охте с петровских времен поселялись корабельные мастера – голландцы с семьями. Вот и сложилась там культура, обогатившаяся кое в чем и от гостей. Так, считалось, что молоко и масло надо покупать у охтинок. Они привозили товар по льду Невы и в момент распродавали его. На них всегда были синие чулки, красные башмаки, и говорили они очень своеобразно. Старожилы Ленинграда, может быть, еще помнят слышанный в детстве охтинский выговор.

«Впрочем, почему только голландцы? – Мой собеседник повел рукой направо. – Вот набережная Красного Флота, раньше называвшаяся Английской. И это не случайно. В Петербург в иные дни приходило до полудюжины английских кораблей. Многие пассажиры просто доставляли товар и отправлялись домой. Но многие и оставались, оставались навсегда. Среди приезжих были квалифицированные ремесленники, аптекари, хлебопеки. Шло взаимное обогащение культур. В заселяющихся кварталах появлялся и своего рода смешанный говор.

Наибольшей была немецкая община. Немцы имели собственные газеты и театры, кофейни и мастерские. Селились они и через реку напротив Обуховского завода, и у Казанского собора, и в районе Лесного. Были кварталы и поменьше – французский или шведский». – «Не отсюда ли Шведский переулок в центре Ленинграда?» – заинтересовался я. «Вполне возможно. Впрочем, не буду лишать вас удовольствия самому докопаться до этого. Важно то, что такие кварталы никогда не были изолированы от внешнего мира. В них кипела многоязыкая речь, и следы их контактов в чем-то определили облик нашего города – можно сказать, огромного полиглота». – «Красиво звучит – „огромного полиглота“. Но действительно ли так много жителей нашего города владело языками? – спросил я. – Попробуем прикинуть. В отдельные периоды истории его население, говорившее на иностранных языках, могло достигать пяти–десяти процентов. Возьмем последнюю, заведомо завышенную цифру. Прибавим к ней приезжих с востока, говоривших, допустим, по-татарски. Учтем и образованных русских, знавших иностранные языки. Все вместе составят не более двадцати процентов. Остается добрых четыре пятых». – «Да, и прекрасные четыре пятых – те, что своими руками построили город на Неве. А рабочих на строительство сошлось видимо-невидимо, со всех концов России. Кстати, какой говор вы замечаете у меня в речи?» Я помедлил: «Может быть, что-то новгородское?» – «Почти угадали – псковской диалект. А диалектов этих в городе звучало несметное множество».

Лев Васильевич был прав. Дело в том, что уроженцы разных губерний разграничивали между собой, так сказать, сферы влияния, и поэтому люди одной профессии обычно говорили на одном диалекте. Представьте себе такую вот красочную картину.

Предположим, нужно было прокладывать улицу – может быть, ту, на которой вы сейчас живете. Первыми приходят, конечно, мостовщики и каменщики – слышен отчетливый ярославский или олонецкий выговор. Почти одновременно с ними появляются плотники – звучит владимирская речь. Затем черед доходит до маляров – и за версту слышится костромской говорок. Все кучера и дворники – туляки. Ну а увидел сапожника – жди тверского выговора. И все они находили общий язык, перенимали друг у друга сочные присловья, замысловатые обороты речи, интонации. Так кто осмелился бы сказать, что эти самые 4/5 населения не знали языков? И мы с полным правом можем заявить, что ленинградцы – наследники славных языковых традиций, которые стыдно было бы забывать!