Lingvids

Вы возразите: мол, завышенные требования к себе заведомого гения? Ну, если гения, то только самостоятельного труда. Проследим довольно спокойный период его жизни. Николаю Яковлевичу исполнилось 62 года, силы уже не те. В освоении баскского языка ему помогает настоящий баск. Вот письмо Марра того времени: «С 6 до 7 занятия, в 7 час. ужин и затем с 8 час. занятия до 11 час., иногда до 12, но тут… невыносимое состояние уклона ко сну, иногда беру я верх, но иногда сдаюсь – свергаюсь в 12 час. в кресло, а затем беспомощно в постель». «А во сколько подъем?» – интересуется корреспондент Марра и получает ответ: «Вы спрашиваете про восстановление вставания по утрам в 5 час. Это да, но от этого настроение лишь лучше, и я ввиду непоспевания за делом стал бы с 4 час. вставать, если бы и при вставании в 5 час. вечером не приходилось адски бороться со сном и часто быть сраженным им». Так стоит ли после этого говорить о баловнях природы? А вообще у Николая Яковлевича был принцип: если есть возможность хоть изредка поработать с учителем, готовиться нужно из расчета по 6 часов самостоятельного труда на полчаса занятий с ним.

Да, с удивительными людьми можно было повстречаться на набережных нашего города лет 70 назад. Употребив здесь множественное число, мы не ошиблись: ведь Марр отнюдь не был одиночкой. Напротив, многие легко могли бы потягаться с ним по части языков. И на всех динамичная эпоха наложила, по-видимому, свой отпечаток, так что мы вполне можем говорить о первом поколении ленинградских полиглотов. Пожалуй, самой общей их чертой было то, что ни один из них не думал замыкаться в тиши кабинета, отгораживаться от жизни. Нет, они всегда в гуще событий, с народом. И здесь, конечно, нельзя не упомянуть о Е.Д. Поливанове. По количеству изученных языков он, наверное, не уступил бы самому Марру, а по сложности их, несомненно, в чем-то превзошел бы его. Потому что не было тогда у нас лучшего специалиста по токийскому говору японского языка, по тайному языку кокандского базара или узбекским говорам далеких кишлаков. Поскольку, для того чтобы описать жизнь Евгения Дмитриевича, потребуется толстая книга, дадим лишь несколько штрихов к его портрету и остановимся только на 1917 годе. Он устраивает баррикады на Невском (а позже идет по льду на Кронштадт). Расшифровывает тайные договоры царского правительства, некоторое время председательствует на мирных переговорах с Германией. Сотрудничает с М. Горьким в «Новой жизни»…

Перейдя по мосту от Университетской набережной к Эрмитажу, можно было зайти туда и встретиться с В.В. Струве. По новым языкам Струве уступил бы пальму первенства коллегам по увлечению. Но вот древние языки были его царством. Кто лучше его мог перевести для нас речь древнего египтянина, перса, вавилонянина, хетта или шумера? Но и Струве не отгораживался от жизни. Много сил отдал он сохранению сокровищ Эрмитажа для будущих поколений в ту непростую эпоху.

А наискосок от музея через площадь просматривается импозантное здание Капеллы, на фронтоне которого написаны имена композиторов прошлого. И мы в этой связи не можем не вспомнить И.И. Соллертинского, организатора музыкальной жизни довоенного Ленинграда. За массой дел он не находил времени для систематических занятий языками, так что приходилось писать дневник по-старопортугальски, лекции при согласии слушателей читать по-французски или итальянски, а во время болезни заниматься японским. Что делать, надо же как-то поддерживать свои 32 языка! Коллеги вспоминают, что в ведомости на получение зарплаты Иван Иванович по забывчивости расписывался то греческими, то санскритскими буквами.

Трудно поверить, что за кем-то из этих удивительных людей вполне можно было стоять в очереди в магазине, с кем-то из них разговориться в вестибюле библиотеки или просто поздороваться на набережной Невы промозглой поздней осенью.

Так или примерно так говорил автор этих строк своему собеседнику, крупному седому мужчине, проходя мимо каменных сфинксов таким же холодным и пасмурным ноябрьским вечером 1972 года. С ним время от времени здоровались знакомые и совсем незнакомые люди. Моим собеседником в тот вечер был Л.В. Успенский, замечательный ленинградский писатель и одновременно достойный представитель второго поколения ленинградских полиглотов. Приняв из рук первого поколения эстафету культуры нашего города, они развили ее и защитили в огне войны и блокады. И в жизни Успенского языки не играли какой-то особой роли, а просто вплетались в его повседневные занятия. Интересна переписка Льва Васильевича с Г. Уэллсом. В одном из писем русский писатель под звуки артобстрела напоминал английскому коллеге, как наша страна закрывала собой Европу от монголо-татарского нашествия, и настаивал на необходимости открытия второго фронта. Уэллс соглашался с Успенским и заглядывал в будущие времена дружбы и мира. «Этот важнейший труд по пробуждению Нового Мира, – писал он, – надо вести на всех языках Земли».