Lingvids

Xотя в Японии все (исключая временно находящихся иностранцев) говорят на японском языке, там нередко проявляется тенденция иметь особые языки для «своих» и «чужих», переходя с одного на другой в зависимости от ситуации. Это могут быть разные языки в обычном смысле, если «чужой» – иностранец, но они могут быть и разными вариантами японского языка. В современной Японии такая тенденция даже усилилась по сравнению с тем, что было раньше, поскольку теперь каждый японец (исключая небольшую часть людей старшего поколения) благодаря школьному обучению и телевидению владеет (не всегда полностью) нормами литературного (стандартного) языка. Естественно его повсеместное употребление не только как языка книги и высокой культуры, но и в качестве «языка для чужих»: каждый японец его поймет.

Представления об этом языке в Японии имеют некоторую специфику, особенно по сравнению с Россией. В частности, там нет термина, в полной мере соответствующего привычному для нас термину литературный язык. Буквальным его соответствием по-японски мог бы быть термин bungo, но в первой главе мы видели, что он имеет совсем иное значение. Но дело не только в этом. Для России разных исторических эпох очень характерно представление о писателях (особенно прозаиках и драматургах) как «знатоках» и «хранителях» русского языка, это отражается и в самом термине литературный язык, а сам этот язык нередко отождествляется с языком художественной литературы. В Японии традиция иная: эта сфера речевой деятельности (как устной, так и письменной), как мы уже отмечали, никогда не считалась в Японии столь престижной, а в некоторые эпохи прозаическая литература на японском языке вообще считалась женским занятием. В последние полтора столетия престижность «изящной словесности» под западным влиянием несколько поднялась, но и сейчас в отличие от России правильный язык не связывается в Японии с художественной литературой. Как писал один японский социолингвист, в современном мире (реально, естественно, имеется в виду Япония) законодатель языковой нормы—не писатель, а массовая информация [Toyoda 1972: 15].

Вот показательный, как нам кажется, пример. Японский рецензент советского детского энциклопедического словаря по языкознанию [Энциклопедический словарь 1984] при общей его положительной оценке выразил недоумение по поводу двух его свойств: отсутствия статей о западных ученых и включения в него большого числа статей о языке классиков русской литературы. Как он предположил, в Японии никому не придет в голову помещать в подобный словарь статьи о своих классиках [Gengo-seikatsu 1984, 12: 37]. Отметим, что в новом издании словаря [Энциклопедический словарь 2006] статьи о зарубежных ученых добавили, но от статей о языке классиков не отказались: для российской традиции это не недостаток.

Видимо, поэтому в японском языке (как, впрочем, и в западных языках) русскому термину «литературный язык» соответствуют иные по своей структуре термины. И этих терминов не один, а два, буквально означающие «стандартный язык» (hyoojungo) и «общий язык» (kyootsuugo). Употреблявшийся ранее третий термин «устный язык» (koogo) уже почти не применяется после выхода бунго из активного употребления. А два основных термина—не синонимы. «Стандартный язык» – норма, зафиксированная в учебниках и грамматиках (в том числе для иностранцев), на практике не реализуемая полностью, а «общий язык» – тот, на котором реально говорят образованные люди, допускающий варианты (в том числе региональные) и небольшие отклонения от жесткого стандарта. Различие этих понятий специально описывал С. В. Неверов [Неверов 1982: 14–15]. Как пишут японские авторы, сейчас по всей Японии болтают на kyootsuugo [Nihongo 1983: 137], но, разумеется, не на hyoojungo.